Заметки паломника. Часть 7

Целый день я находился в номере. Выходил только поесть. Вслед за мной заболели еще несколько человек. Те, кто не заболел, заболели позже. Один брат посмеялся над тем, что мы слабенькие, и на следующий день уже сам говорил только шепотом.

Это еще хорошо, что к этому моменту почти все обряды уже были закончены. Остался только последний таваф. Его совершают непосредственно перед отъездом из Мекки. У нас же впереди было еще несколько дней.

Каждый занимался своим здоровьем, как мог. Я перешел на антибиотики и даже посетил нашего доктора, после того, как обнаружил, что все мое горло в язвах.

Доктор наш был человеком cолидным. Сколько бы я к нему не приходил, он все время спал. Не спящим он был только единожды. В тот день на его двери была записка: «Доктор ушел совершать умру».

Впрочем, я ему особо не докучал. Разбудил только в первый день. Он посветил мне в рот фонариком, молча взял со стола лекарственный бутыль и опрыскал мне горло. Сказал, что делать это надо утром и вечером. Одобрил мои лекарства. Его невозмутимое безразличие вселило в меня некоторое спокойствие. После этого я все делал сам. Заходил, брал бутыль и прыскал. Доктор спал мирным сном. Как говорится, покой им только снится.

Со следующего утра я снова стал посещать коллективный намаз в аль-Хараме. Цены на такси упали. Добраться до мечети обходилось в 5 -10 реалов. Максимум 15. Больные и чахлые, мы, поначалу, приезжали только по делу, и сразу возвращались обратно. Затем стали забегать в «Зам-зам». Подарки и все такое.

В один из вечеров я потерялся от братьев. Отвернулся, повернулся, а их уже нет. Хотел было догонять, но понял, что бесполезно. Воспользовавшись ситуацией, я подошел к перилам третьего этажа, чтобы еще раз взглянуть на Каабу. Ничто так не успокаивало мой взгляд.

Ты просто стоишь и смотришь на нее до тех пор, пока какая-нибудь мысль не вырвет тебя из того медитативного бездумья, в которое периодически погружает таваф.

Очень редкое состояние. Кто-то добивается его десятками лет постоянных духовных или псевдодуховных практик, в надежде, что достигнет «нирваны», и все равно не может остановить поток мыслей. А здесь стоишь, смотришь и растворяешься. И вот ты уже не человек смотрящий на воду, а сама вода. Главное, не пытаться сделать это специально.

Мысль, которая мелькнула в голове: «Черный камень». Словно кто-то шепнул мне ее на ухо. Несколько братьев уже прикоснулись к нему по милости Аллаха, но большинству из нас это не удалось. Впрочем, большинство и не пыталось. Мы знали, что рваться к нему любой ценой нельзя. Хотя бы потому, что прикоснуться к камню – сунна, а сохранение порядка и здоровья паломников – уаджиб. В отличие от последнего, первое никак не влияет на хадж.

Но в этот раз, мне это показалось возможным.

Людей вокруг Каабы было немного. На третьем круге я уже приблизился к йеменскому углу. Прикоснуться к нему правой рукой также является сунной. Следующий угол – камень.

Даже при небольшом количестве людей, около камня начинается давка. Я хотел было прикинуться лодкой, дрейфующей по волнам, которую течением прибьет к цели, но у меня не получилось. Пришлось взять весла в руки и направлять собственное движение.

Люди бились у камня, как волны о скалы. Грести приходилось все упорнее и упорнее. Толкать никого не толкал, но и себя не позволял раздавить. Когда до камня осталось подать рукой, передо мной выросла чья-то широкая спина, загородившая мне не только дорогу, но и обзор.

Эта спина боролась с другими спинами, голова и конечностями за право прикоснуться к святыне. Пока она боролась, я просунул руку между противоборствующими телами прям к черному камню.

Я даже его не видел. Рука сама нашла свой путь и прилипла к нему, как магнит к железу. На удивление, для происходившей вокруг него давки, я простоял так достаточно долго, и даже мог простоять дольше, но стало как-то неловко то ли за свою хитрость, то ли за свою жадность, и я отпустил. Через несколько минут я уже сам стоял возле камня. Целовать не стал, поскольку здесь уже надо было толкаться.

Я же был доволен и тем, что мне так легко удалось к нему прикоснуться. Гораздо труднее для меня оказалось его покинуть. Если до этого мне приходилось лишь направлять движение, то здесь уже надо было грести против волн.

Рвущиеся к камню со всех сторон, сдавили меня до такой степени, что порвали надетую через плечи сумку с крокусами. Эта же участь чуть было не постигла и сумку-кошелек, в которой лежали все мои деньги. Я едва ли успел ее вырвать. Сумка с обувью осталась под ногами паломников. В этом месте уже невозможно что-то поднять.

Меня это особо и не расстроило. Было вполне достаточного того, что я спас от потери деньги и телефон. Оставшиеся 4 круга я прошел без каких либо трудностей. Выйдя из мечети, я направился в «Зам-зам» покупать себе новые сланцы.

Шлепая босиком по торговому центру, я смотрел на чужие ноги, в надежде увидеть такую же босую пару. Босая пара не заставила себя долго ждать. Увидев коллегу по ситуации, я перестал стесняться своего положения.

Там же бродили и ушедшие без меня братья. Я встретил их у прилавка с серебряными перстнями. К сведению тех, кто не знает - сунной является ношение кольца на мизинце, а не на безымянном пальце.

Вернувшись в отель, я попробовал начать писать заметки. Начать – это самое сложное. Самое главное здесь, как говорил Наполеон, ввязаться драку. А там уже, как Бог даст. Через три предложения я понял, что писать в таком состоянии не могу. Да и обстановка не та. Больше хотелось поговорить, послушать, находясь при этом в горизонтальном положении. И тут началось.

- Ты видел какие глаза у арабок? Черные, как ночь...
- И сверкают, как звезды…
- А с чего ты решил, что это арабки? Иранки тоже, говорят, глазастые.
- Ну может и иранки. Ну у казашек таких нет.
- У казашек красивее.
- Не знаю, не знаю. Сколько смотрел – не видел. А вот арабки…
- Да не все арабки красивые. Еще не известно, что там под никабом.
- Согласен. Не все. Да и под никабом может быть все, что угодно. Но мы то этого не знаем…
- Поддерживаю. Не надо портить мечту.
- Нет, у казашек таких точно нет.
- У казашек красивее!
- Я видел красивые лица и без никаба.
- И не мечтай.
- Ты такой вредный. Тебе лишь бы все испортить.
- Без нефтяных скважин тебе там ловить нечего.
- Еще и меркантильный. А как же любов?
- Какая любов? У тебя жена, дети…
- У меня большое сердце.
- У меня их вообще два.
- Тебе не сердце нужно, а мозги.
- Мозгов у меня вообще несколько.
- Ага. В каждой кости по одному…
- Арабки не казашки. Менталитет другой. Келинки из них не получатся.
- А я верю…
- А если серьезно?
- А если серьезно, то и среди казашек это исчезающий тип.
- На периферии, говорят, еще остались.
- Я женат – керемет.
- Так ты там и живешь.
- Брат, казашки такие есть – песня!
- Это уже не песня, брат, это уже былина.
- Да ну вас всех.

Это, конечно, примерная модель разговора. Некоторые детали опущены, некоторые добавлены, но суть та же. Хадж закончился и мы уже позволяли себе некоторые вольности. Да и тема была такая животрепещущая… Я вообще заметил, что когда рядом нет жен, мужчины становятся такими животрепещущими… Аж молодеют в глазах.

В общем, нами были затронуты самые важные мужские вопросы. Я даже про болезнь забыл. Как размечтался…

А потом вспомнил, что за время хаджа ни разу не звонил в Алматы. Словно выпал из этого мира. Уснул, увидел хороший сон и проснулся. Под голым небом, без крыши над головой. Здравствуй, реальность.

Позвонить нужно было только маме, да на работу. Дочки еще маленькие, своих телефонов нет. А больше никому и не хотелось. Да и связь была дорогая. Мы купили карточки еще в Алматы, у туроператора. Те, кто взяли сим-карты в Мекке, нашли более выгодный вариант.

Я отзвонился, отчитался, вспомнил об ожидающем меня неприятном, и вернулся в комнату. Хотелось только лежать и пускать в потолок глупые мысли.

Странное дело. Когда у тебя все хорошо, тебе вдруг становится страшно все это потерять. И ты ходишь и боишься вместо того, чтобы радоваться. А если и радуешься, то очень осторожно. Потому что все время ждешь удара в спину. А когда все плохо, то и терять то особо нечего. И даже как-то спокойнее. Возникает логический вопрос: «А хорошо ли, когда все плохо?». Выясняется, что нет, тоже плохо. Никакой логики.

Значит, надо быть где - то посередине. Это хорошо, это плохо, в целом – нормально.

Или например. Живет себе на свете хороший человек. Живет и делает людям добро. А потом раз – и совершает ошибку. Или несколько ошибок. Но они все равно несравнимы с тем хорошим, что он сделал. Но это уже никому не важно. Важно лишь, что он не такой хороший, каким прикидывался. Так про него и говорят: «Прикидывался».

А вот другой живет и делает всю жизнь людям пакости. Подлец, мерзавец, недостойный достойных людей. И вдруг его пробивает, и он совершает добро. Маленькое, почти случайное. В сравнении с хорошим человеком, это лишь капля в море. В сравнении с собственными пакостями – в океане. Но люди говорят: «А он ведь и не такой плохой». И даже начинают его уважать. Или, по крайней мере, проявлять снисходительность. Справедливо? Вроде нет. Никакой логики.

И так далее.

В конце концов я понял, что болезнь отражается не только на моем физическом состоянии, но и на умственном. Категорически запретил себе думать.

Последний день все бегали по магазинам. Кто-то искал подарочный «Зам-зам», обязательно в кувшинчиках, кто-то набирал целые канистры, а кто-то говорил, что лучше покупать в Медине – там все дешевле и легче торговаться.

Туроператор подарил каждому паломнику по 10-литровому бутылю воды. Я купил себе удовое масло, несколько парфюмов в подарок, и оставил деньги на Медину.

Точное время отъезда было неизвестно. Поначалу нам сказали, что произойдет это ночью. Из этих соображений, некоторые совершили таваф после иша-намаза. Позже сообщили, что уедем не раньше 10 утра. Мы отложили обход до фаджра.

Данный таваф уже не включал в себя никакие другие обряды. Это успокаивало мои разбитые ноги. Смотреть на них было немного больно и не совсем приятно. Даже по возвращению домой, по истечению времени, по излечению всех болячек и мозолей, моя мама как-то заметит: "Какие у тебя страшные пятки!"

Пятки и вправду будут непривлекательными. Потрескавшиеся, облезлые, грубые. Видимо, после хаджа совсем износились. Хотя и до хаджа я за ними не ухаживал. Я вообще за ними не слежу. Ходят себе и ходят. Ну и что, что грубые? Зачем мне на пятках нежная кожа? Я же не собираюсь ими кого-либо гладить.

Утром мы совершили последний таваф.

Дорога в Медину

Если бы мы уезжали из Мекки в Казахстан, наше расставание было бы более грустным. Несмотря на то, что все уже соскучились по дому. Особенно те, кто приехал раньше нас, и оставался дольше.

Нам с Алексеем даже предлагали поменяться билетами. Выяснилось, что две недели наиболее оптимальный срок. Мне также говорили, что посещение Медины после Мекки, более удачный вариант, чем наоборот. Медина спокойнее, чище, зеленее. Она расслабляет после всех пройденных во время хаджа испытаний.

Мы погрузились в автобус. В нашей комнате остался только Сагат. Он и приехал раньше, и уезжал позже. Все ходил, маялся. Мы даже не успели толком попрощаться. Его просто не было в номере на момент отъезда.

Автобус оказался лучше, чем мы ожидали. Новый, просторный, удобный. Даже внешне он был весьма хорош собой.

Поездка в нем оказалась комфортной, и создавала ощущение пути. Это такое особое дорожное настроение. Я замечал его за собой только в поездах. В машине его, как правило, нет. Есть ощущение дороги, но нет ощущения пути. В самолете тем более. В самолете даже ощущение полета не всегда полноценно.

А вот в поездах оно есть. Мелькающие деревья, поля, реки, отары овец и табуны лошадей. Одинокие дома у железной дороги. Стук колес. Прокуренный тамбур. Чай и очередная бабушка вместо молодой девушки в качестве попутчицы. Окно, в которое ты смотришь, и в котором мелькают все твои воспоминания. И во всем этом какая-то особая печаль. Неважно, возвращаешься ты домой или бежишь от себя.

В автобусе всего этого конечно не было. А вот состояние пути было. Возможно, его создавала пустыня. Она придавала дороге ту самую, ничем необъяснимую грусть - неизменную спутницу размышлений.

Я вглядывался в ее монотонный простор. Где-то там, между голыми скалами, по раскаленной и выжженной солнцем земле, шел я сам. Спотыкался, падал, вставал и продолжал свой путь. Я шел к своему Господу. Все мы идем к Нему. Просто кто-то делает это осознанно.

В одном из промежутков пустыня была полностью покрыта черными камнями величиной с голову, а то и больше. Создавалось впечатление, что это осколки кем-то взорванных скал. Каменное кладбище длилось на протяжении нескольких километров.

Мы подъехали к дорожному кафе. Есть одновременно хотелось и не хотелось. Хотелось по причине голода. Не хотелось по причине больного горла. Но так как это был единственный правильный путь к желудку, пришлось совершить над ним маленькое насилие. На выбор были предоставлены курица с рисом, рис с курицей, курица с курицей и рис с рисом. Недолго думая, я заказал курицу с рисом. Клевал до упора, чтобы потом не жалеть, но так и не доел.

В метрах ста от кафе находилась придорожная мечеть. Мы совершили намазы и вернулись к автобусам. Наш выделялся на фоне всех остальных. Мы даже стояли и сравнивали. В сытые желудки закралась маленькая ущербная гордость.

Ближе к Медине на дороге стали появляться указатели: «Only muslims». Затем пальмы. Затем и сам город. Мы заехали уже после заката. Он показался мне каким-то совершенно теплым. Настроением, атмосферой. Верно сказали, что лучше приезжать сюда уже после Мекки. В Мекке ты более напряжен и собран.

Гостиница располагалась в пяти минутах ходьбы от мечети Пророка, мир ему и благословение Аллаха. В Медине вообще все близлежащее от мечети пространство, как и в Мекке, было заполнено гостиницами. Номер оказался в два раза меньше, чем предыдущий. Заселились тем же составом. В маленьком промежутке между кроватями, каждый по отдельности совершил вечерний намаз.

Часть братьев сразу направилась в мечеть. Все остальные – на ужин. Я присоединился к большинству, поскольку был голоден и слаб. Не хотелось во время намаза думать о еде.

Пока ели прозвучал азан. В отличие от Мекки, в Медине намаз начинался не сразу, а минут через 15-20 после призыва муэдзина. Времени хватило и на то, чтобы доесть, и на то, чтобы добраться.

Масджид ан-Набави

Дорога от нашей гостиницы к мечети пролегала через небольшой рынок. Там продавали финики, игрушки, сурьму, благовония, сумки, четки, мисваки, религиозную литература и одежду. Первые этажи гостиничных зданий, также состояли из многочисленных прилавков.

Воздух казался мягким. Двор мечети украшали огромные, напоминающие цветы, зонты. Они раскрывались и закрывались по необходимости. Кем и по какому принципу определялась необходимость, я так и не понял.

Если днем они укрывали от палящего солнца, то ночью это практическое назначение утрачивало свою актуальность. Но зонты все равно были открыты. Закрытыми я видел их только однажды, во время магриба. После чего они снова открылись.

Мечеть рассчитана на 600 000 человек в обычное время. Несмотря на огромные размеры и количество прихожан, давки не было. Помимо отсутствия давки, не возникало и проблем с обувью. Оставить ее можно было как перед входом, так и внутри самой мечети, обустроенной многочисленными полочками на протяжении всей ее площади.

Самым интересным для меня было узнать, что территория современной мечети Пророка, мир ему и благословение Аллаха, представляет собой территорию Медины в его времена. Настолько небольшим был этот город.

Посетив мечеть в первый раз, мусульманину следует совершить два раката приветствия, после чего направиться к могилам Пророка, мир ему и благословение Аллаха, Абу Бакра и Умара бин аль-Хаттаба, пусть Аллах будет ими доволен, чтобы поприветствовать их.

Два раката желательно совершить в месте под названием ар-Рауд. Оно расположено между могилой Пророка, да благословит его Аллах и приветствует, и его минбаром. Согласно достоверным хадисам, в этом месте находится один из райских садов.

Молитва в этой мечети в тысячу раз превышает молитву в любой другой, за исключением мекканской.

Мы не смогли соблюсти очередность этикета, поскольку попали сразу на обязательный намаз. По всей мечети стоял непрекращающийся кашель. Стало ясно, что болеют почти все, кто совершил хадж.

Вслед за фарз-намазом совершалась заупокойная молитва джаназа. Также как и в Мекке, быть похороненным в Медине, является большой честью, а зачастую и целью для мусульманина.

Многие ведь так и приезжают сюда на склоне лет, в надежде умереть на священной земле. Из числа казахстанских паломников тоже были такие. Правда, дней через десять они уже соскучились по дому, и умирать, судя по всему, передумали. Может оно и к лучшему.

Мы вышли на улицу и направились ко входу ведущему в ар-Рауда, однако зайти туда не удалось. Вход в него, по причине огромного количества находящихся внутри людей, был попросту закрыт. Не удалось нам также пройти и непосредственно возле Пророка, мир ему и благословение Аллаха. Мы поприветствовали его, мир ему, и сахабов издалека.

Я вышел из мечети с твердым намерением вернуться обратно. Позже. Ночью. Одному.

Пока же мы вернулись в отель. После долгой поездки хотелось освежиться и отдохнуть. Комната была тесной и неуютной, однако сидеть там все равно никто не собирался. Главное, чтобы было где спать.

Гораздо больший дискомфорт мы испытывали оттого, что не закрывалась дверь туалета. Не на ключ, а вообще. Прикрывалась, но не до конца. Поэтому принимать душ, а также просто размышлять о жизни, становилось немного неловко.

Айдын по обыкновению смотрел телевизор. Показывали выступление Мурси. Мы вдруг разговорились на политические темы. Выразили свои скромные симпатии Эрдогану. Все равно больше некому. В исламских странах антиисламские режимы. В исламских университетах преподаватель в одной руке держит Коран, а в другой сигарету. На экзаменах студенты отвечают на вопросы о том, какой вред причинили арабам османские турки, и какую пользу им принесли французы, британцы и прочие.

Гладковыбритые исламские проповедники колесят по стране, и продают свои книги, суля их читателям успех и процветание. Только покупайте. Читайте утром, в обед и вечером. От скромности еще никто не умирал. От ее отсутствия тоже. Толпа рукоплещет, просит автографы и добавки. Проповедник стучит по дереву, чтобы не сглазить. Коран уже звучит под электронные шумы и басы. Еще немного и все начнем танцевать.

История страны нашего пребывания вообще полна черных пятен. Но даже здесь ее религиозные лидеры умудряются называть черное белым, а белое черным. Они запрещают дружить с кафирами, но при этом выносят фетвы, разрешающие бомбить мусульман.

И это политические и прочие лидеры уммы. А о нас и говорить нечего.

Я сидел в пяти минутах ходьбы от Пророка, мир ему и благословение Аллаха. Чтобы он сказал обо всем этом? Сказал бы наверное: «О Аллах, прости их, ибо не ведают они, что творят».

Я вышел и направился к нему. Вход, где находился ар-Рауд, уже был открыт. Сам ар-Рауд располагался в глубине отсека. Отстояв свою очередь, попавшие на его территорию совершали намаз в два раката и направлялись к Пророку, да благословит его Аллах и приветствует.

Зайдя в ар-Рауд я еще долго искал себе место. Здесь важно найти кого-нибудь и встать за ним. Он выполнит свой намаз и освободит тебе кусочек ковра.

В идеале, конечно. А так, на это место претендуют еще несколько человек с разных сторон. Кроме того, перед тобой и через тебя постоянно перешагивают люди. После мекканской мечети я даже не заморачивался на этот счет.

Это у нас, в центральной, если пройдут перед тобой, то можно и вознегодовать. А там это привычное дело. Настолько привычное, что даже когда есть возможность обойти, народ все равно проходит перед и через.

Наконец и я нашел свой маленький островок. Главное, быстро поднять руки на такбир. Этим ты оповещаешь остальных, что ты в домике, и трогать тебя уже нельзя.

Совершив два раката я направился к выходу. Наступать было некуда. Пока я искал куда совершить следующий шаг, передо мной освободилось еще одно место. Недолго думая… хотя нет – вообще не думая, я автоматически поднял руки. Это уже во время намаза ко мне прийдет мысль о том, какой я жадный и эгоистичный человек…

Совершив еще один намаз, я вышел из ар-Рауда и встал в следующую очередь. Пока стоял, судорожно вспоминал как и в каком порядке я должен приветствовать, какие слова мне добавить, какое дуа прочитать. Чем дальше двигалась очередь, тем более я волновался. В конце концов, я вообще все забыл.

Просто стоял и смотрел в эти золотые двери. Словно пытался в них что-то увидеть. Мы знаем, что Пророки, мир им, живы в своих могилах. Но как – нам неведомо. Иной мир, другое измерение.

Знает ли он, мир ему и благословение Аллаха, вот в эту минуту, что я – один из миллиардов его последователей, пришел к нему, стою перед ним, приветствую его и плачу…

Было ощущение, что плачу лишь я один. От этого мне становилось неловко. Может быть я просто был один из всех, кто оказался здесь впервые. Я не смотрел по сторонам и даже пытался сдержаться.

Ощущение этой близости лишало меня какого-либо анализа, трезвости, ясности. Я уже и не помню, как поприветствовал и что сказал. Единственное, что я осознавал – это то, что в двух метрах от меня находится человек, которым я жил все последние годы.

Вот он, здесь и сейчас, передо мной. Вернее я перед ним. Здесь его комната… Здесь он жил и молился… Переживал и собирался в походы… Получал откровение… А рядом с ним те, кто были готовы отдать за него жизнь, идти до конца, пожертвовать всем.

Я уже не мог думать. Да и не нужно было думать в этот момент. Хотелось просто находиться рядом и не стесняться своих слез.

Мужчины плачут редко. Зато по настоящему. Не играя, не притворяясь, не шантажируя своими слезами, и не обвиняя ими никого. Мы плачем наедине, перед Богом. Это значит, что мы еще живы.

Я вышел из мечети и направился подальше от людей.